Можно ли требовать от птицы летать, если её, раненую, отбившуюся от стаи, поймав, посадить в клетку, потом надеть тяжёлое железное кольцо, день и ночь попрекать её крошкой хлеба и каплей воды, грохотать за стеной, пугая её и лишая сна, вообще лишать её надежды и пытаться сломать её веру? Можно ли её стыдить тем, что она забыла свою песню и не поёт, потому, что охрипла, что она ослабла от голода, что устала от серости гнилых стен и запаха ржавчины на прутьях клетки, что оторвана от стаи, что не вьёт гнёзд, что не пьёт водицы из ручья, не слышит звона капели, не купается в лучах весеннего солнца, радуясь ему и благословляя? Можно ли ждать от неё, что она когда-нибудь станет жить как другие птицы, свободные? Они – не в клетке, а далеко за пределами не только клетки, но и комнаты, где эта клетка стоит, и далеко от дома, где находится эта комната…
Свободные, беспечные птицы, кстати, тоже далеко не всегда поют и вдохновляют своим полётом… Гадят, где попало… Воруют еду, подбрасывают птенцов в чужие гнёзда… В общем, тоже живут "не так".
Почему птицу, посаженную в клетку, обвиняют в том, что она не может из неё вырваться? Разве ж дверцы открыты? Разве ж распахнуты окно и двери? Разве ж у неё остались силы летать? Да и не сможет она уж больше летать, как прежде, петь как прежде, и не верится, что полюбит она то, что возненавидела всей душой и сердцем… Когда лежала, раненая, на земле и погибала, её нашли, немного подлечили, но нет от чистого сердца – ради корысти. Посадил хозяин её в клетку, присвоил её жизнь и стал получать деньги на её содержание и, якобы, лечение, и стал класть их в карман – чистая прибыль, зачем птицу-то отпускать? Глупый хозяин. Знает, что придётся отвечать за боль, слёзы, которые он причиняет, но идёт против закона человеческого, против себя. Глупый хозяин. Книгу читает, молитвы читает, других учит читать Книгу и молитву, а сам думает: "Авось меня обойдёт стороной!" Глупый хозяин. Жадный. Жалкий.
В клетке темно и сыро…
Когда-то птица любила кружить над куполом храма. Она всегда знала, куда возвращаться из дальней дороги. Издали был виден большой золотой крест, огромные колокола. Они звали её; там, неподалёку, было её гнездо… Можно ли упрекать птицу, что она больше не летит к храму? Не слышит воскресных литургий, молитв? Нужно ли ей говорить, что, как и зачем что-либо делать? Неужели она не знает? Знает, но не может. Очень хочет лететь к храму, но ей мешают. Очень хочется запеть, но задыхается. Очень хочет помочь другим узнать, что такое храм, но кто её слушать станет, если она в темнице? Слышат тех, кто высоко и окружён светом, а из подземелья, из нищеты и темноты кричащий и зовущий к полёту смешон, увы. Как можно учить летать, если показать не умеешь. Если бескрылые – летают, а тебе крылья сломали? Без крыл и летают? Да. Им покупают ковры-самолёты; их, рождённых ползать, несут на руках; везут в машинах… Они – иные птицы, которые могут жить за счёт других. Птица, сидящая в клетке, никогда не умела идти против совести и всегда добывала свой тяжкий хлеб, здоровье своё калечила, оттого и не смогла лететь быстро со всей стаей. С ней были ещё такие же, как она, но поняв, что жить честно – жить трудно, решили лукавить. Она осталась одна. Может, ей тоже слукавить? Притвориться больной и хозяин её пересадит в другую клетку, начнёт кормить лучше, испугается, что его обвинят во лжи, мол, деньги брал, а птица ещё больше заболела…
Птица мечтает снова подняться к небу, к облакам, щебетать на ветке, лететь навстречу ветру, греться на солнышке и рассказать о себе, хотя поймут её немногие. А, может, она просто будет молча кружить над куполом храма в одиночестве. Ей бы только на свободу! Но даже молитвы её прерывают собачим лаем, грохотом и дикими криками. Можно ли требовать от птицы летать?
|
